Козловские помпадуры. (Из седой старины). Блаженной памяти городничие, увековеченные Гоголем в Сквозняк-Дмухановском, и были козловскими помпадурами, память о которых сохранилась в рассказах местных старожилов. Много их переменилось в Козлове почти за столетнее существование в нем городнического правления. Были кроткие, спокойные, бранчивые, драчливые, молчаливые, красноречивые, простоватые, находчивые, пугливые, сорви-головые, скромные, беззастенчивые и т.д. Само то время на Руси было патриархальное, невежественно-самодурное, когда редко кто стеснялся чем. Это время порождало свои типы, своих героев, свою толпу. Городничий в уездном захолустье был все – и царь и бог. Он был хозяин, распорядитель, судья и исполнитель собственных решений. В его лице соединились дума, полиция и суд – суд самый скорый и безапелляционный, подтверждение чему увидим ниже. Наибольшею распорядительностью и хозяйственной блюстительностью отличался городничий Спенарский, княживший в Козлове за полсотню лет назад. Скорбя о благоустройстве города, он задумал насадить в нем общественный сад, место коего избрал, так называемую, теперь дровяную площадь. Начало главному было положено, оставалось дело за пустяками – за деньгами …- У кого деньги? задал себе вопрос городничий. У купца – ответил он на этот вопрос. – А позвать мне сюда такого-то! Приказал Спенарский. Позвали. – Здравствуй Митрий Васильевич! – Честь имею кланяться, батюшка! – Садись, потолкуем… Вот в чем я хочу тебя, Митрий Васильевич, просить: не поможешь ли мне сад в городе развести? – Это где же, батюшка? – Да на площади, через дорогу от Сенной. – Стало быть, плодоводством желаете заняться? – Нет. Сад этот будет не плодовый, а из простых деревьев, чтобы тень давали…для прогулок горожан. – И, батюшка! Утруждать себя изволите понапрасну. Наш житель сам собою развлекается – кто дома, кто в трактире. Зачем ему сад? – Уж так в хороших городах водится везде, а ваш город не из плохих. Беседа эта привела к тому, что позванный городничим раскошелился и «по мочи и силе» дал козловскому помпадуру некоторую жертву. Так, тишком да мирком, беседуя с глазу на глаз, городничий довольно быстро приумножал основной фонд для устройства городского сада. Но, в лице одного старозаветного третьегильдейского козловца М-на, торговавшего, кажется, кожевенным товаром, Спенарский встретил неожиданную оппозицию. – Пустое, Ваше благородие, затеял! Ни садов нам, ничего не надо… как жили, так и будем жить – твердил третьегильдеец на все доводы городничего. Рассердился помпадур на упрямого купца и решил проучить его примерно. Спустя несколько дней, зашел он в лавку М-на, у чему-то придрался, да тот еще повздорил с властью – и городничий распорядился арестовать его при полиции. Посадили купца «за клин». Ночь переночевал он там, может быть и другую, а затем утром следующего дня отворились двери арестантской и из неё, под предводительством двух-трех хожалых с алебардами, выступила целая процессия арестантов, которые несли метлы и лопаты, чтобы чистить городские площади. Среди арестантов находился и строптивый купец, не хотевший пожертвовать на сад… Весть о том, что купец метет площадь, разумеется, облетела город моментально и моментально же вокруг арестантов образовалась толпа, к которой они оборачивались спинами, а на спинах мелом были нарисованы круги с крестом внутри… Предание умалчивает, покорился ли купец городничему или нет, - сборы же на сад продолжались. Между прочим, довольно крупное «пожертвование» попало к настойчивому помпадуру и натурой. Доносят ему, что некто, тоже купец, навозил лес для дома и завалил им половину улицы. Поехал городничий к неосторожному строителю. – Вы, голубчик, того … лес то примите. – Да ведь некуда, ваше благородие. И рад бы душой, но места нет… - Дело ваше место разыскать, а только полагается вам три дня сроку. Через тря дня лес, конечно, свезен не был и на пожарных лошадях его переправили туда, где предполагался сад. Из этого леса, распиливши его на бруски и доски, была потом поставлена садовая ограда… Сад осуществился, наконец. Появились в нем сотни молодняка, его поливали, обрезали, подвязывали. Казалось, все шло хорошо, но вдруг Спенарский был уволен и сад исчез: его поломали, порубили, растащили, а теперь едва ли кто и знает, что на Дровяной площади некогда был сад. Такова судьба всех начинаний, не имеющих, почвы в общественном самосознании.