Как горел Козлов. (Из воспоминаний старожила). По моему сужденью, пожар способствовал ей много к украшенью. Скалозуб (Горе от ума). Обилие пожаров в Козлове за текущее лето дает нам повод рассказать, как горел Козлов 36 лет назад. Это было в 1865 году, 9 мая, в Николин день. Козлов того времени много отличался от нынешнего. Большинство домов были деревянные, крытые тесом или дранью. При каждом доме находились надворные постройки, также из дерева и с такими же крышами. В редком доме не водилась скотина – лошади, коровы, свиньи – следовательно, в сараях всегда лежал запас сена и соломы. Все это, вместе взятое, представляло огромнейший склад горючего материала, готового вспыхнуть целым морем огня. Пожарный обоз с командой были и тогда, и пожалуй не меньше нынешних, но, как увидим дальше, им пришлось делать тоже, что делали и все – спасться и спасать свои трубы и бочки от налетевшего красного петуха… Начался пожар ровно в 2 часа дня. Народ только что пообедал и, по русскому обычаю, отдыхал, кто в домах, кто где-нибудь на сеновалах и в других укромных уголках. Еще с утра над городом свирепствовал сильнейший ветер. Так как погода стояла перед тем жаркая и сухая, то ветер гнал тучи пыли. От ветра и пыли нельзя было идти по улице: слепило глаза, набивало рот песком и срывало шапки. К двум часам ветер разыгрался в бурю, в ураган. Плохо укрепленные доски на крышах подхватывало, как перышки и расшвыривало на далекие расстояния. Заворачивало листы даже железных крыш…. – Господи, спаси и помилуй! творили молитву богобоязненные козловцы, как бы в предчувствии надвигающейся беды. А беда была уже близко…Ударили в набат, по козловскому – забили «сполох». Первые звуки колокольного стона полились с Пятницкой колокольни. Через несколько секунд к ним присоединился надрывающий душу вопль колоколов всех козловских церквей. Народ повскакал. Наскоро одеваясь, растерянно отдавая приказания домашним на всякий случай, спешили узнать, где горит? Горел дом купца Мезинова, на углу Питейной и Московской. Впрочем, пока несколько десятков народа сбежалось на пожар и пока успел выехать из своего логова пожарный обоз, - горел уже не один дом, а чуть не целый квартал… Огонь распространялся с ужасною быстротою. Буря выхватывала из него охапки сена, соломы, громадные головни, несла все это по направлению к собору, роняла по крышам, дворам – и новые пожарища возникали моментально в бесчисленном количестве. Под напором ветра, огненные языки вытягивались с одной стороны улицы до другой и, облизывая дома противоположного порядка, запаливали их, как молнией. А колокола заливались, наводя трепет и отчаяние. Более всех церквей угрожала опасность Пятницкой, находившейся в самом центре огненного пекла. Рассказывают, что на колокольню этой церкви залез один из козловских «блаженненьких», по прозванию Петруша Ананов. Ухватившись одною рукой за деревянную перекладину, он встал на выступ карниза и почти вися в воздухе кричал: «Не дам, мою церковь, не дам». (По другим рассказам, блаженненький Ананов отстаивал не Пятницкую, а Пушкарскую церковь). Окружающие ли церковь каменные дома помогли или помогло удачное направление ветра, но церковь устояла и не загорелась, хотя стекла в окнах её полопались от жара. Жестоко обжег себе руку и блаженненький Ананов, размахивая ею все время, пока по своему защищал «свою» Параскеву-Пятницу. Только с трудом удалось уговорить его покинуть карниз и сойти с колокольни, которая уже перестала бить «сполох», потому что вблизи выгорело все и пожар бушевал далеко, - в гостином ряду, за Сенной и Дровяной площадями. Первая церковь, у которой сгорела в этот пожар колокольня, была Никитская. Колокола с ней попадали на землю и частью разбились, частью остались невредимы. Московская площадь пылала со всех сторон. Торговцы гостиного двора пробовали было приниматься вытаскивать товары, но оказалось, что спасать их некуда: везде был огонь, дым, пекло, ужас… Видя, что товары все равно превратятся в пепел, некоторые купцы предлагали пробегающему мимо народу захватывать из лавок, кто что пожелает. Но и даровая раздача не помогла. Охотников кидаться внутрь помещений, крыши которых уже дымились, находилось немного и стащивши с полки или с прилавка первое попавшееся под руку, они выскакивали и мчались, куда глаза глядят, закрывая голову и руки от раскаленного ветра, который, кажется, одною своею силою хотел стереть с лица земли весь город. Когда загорелся гостиный двор, то один за другим последовало несколько взрывов от воспламенения пороха, которым тайно торговали москательщики. Взрывы были таковы, что содержимое лавок поднималось на значительную высоту и переносилось бурей за десять (говорят, что бумагу и обгорелый ситец ветер относил даже за сорок верст) и более верст от Козлова. Платье, лоскутья сукна, ситцев, бумага,  обгорелые пачки ассигнаций (бумажных денег), жестянки из-под конфект и т.п. долетали до Хмелевой слободы. Булацкий тракт был усеян разным негодным в дело добром, наметанным бурею из несчастного города. Одинаковой участи с Никитской церковью подверглись и другие церкви: Ильинская (сгорел верхний этаж и колокольня), Собор и Сторожевская (у обеих колокольни). Пушкарская уцелела почти чудом, хотя сторож, бивший в набат, не мог вынести жара и смрада, которыми был напоен крутивший ветер и спустился вниз, отчаявшись даже за собственную жизнь. Масса имущества погибла на площадях – Дровяной и Сенной – куда оно вытаскивалось в начале пожара обезумевшими жителями. Горели сами площади, - толстый слой сухого навоза, который в то время также мало счищался, как и теперь. Насколько был велик этот слой, можно судить потому, что в золу от него нога человека уходила выше щиколотки.